Каталог статей
| Главная » Статьи » Памятные места станицы |
А.С. Емельянов (псевдоним Боголюбов). Тайны хутора Каныгин.
Еще со школьной скамьи помню имя Веры Засулич, которая в 1878 году совершила покушение на Петербургского градоначальника Федора Федоровича Трепова. Поводом для покушения послужил факт телесного наказания (высечен розгами), которые на тот момент были запрещены законом от 17 апреля 1863 года, приговоренного к 10 годам каторги (со слов самого Емельянова (Боголюбова)) за участие в демонстрации молодежи 6 декабря 1876 года на Казанской площади в Петербурге и содержавшегося в доме предварительного заключения революционера-народника Алексея Стефановича Емельянова (псевдоним Архип Петрович Боголюбов) за то что он во время прогулки в тюремном дворе не снял шапки перед Треповым.  Факты как самого покушения и последовавшего впоследствии судебного разбирательства, завершившегося оправданием Веры Засулич и освобождением ее из зала суда на сегодняшний момент изучены досконально. Но вот сама фигура революционера-народника А.С. Емельянова проходившего по делу как Архип Петрович Боголюбов все это время была покрыта мраком. Но прежде чем перейти к личности Емельянова (Боголюбова) думаю, что будет полезно ознакомиться с ходом процесса над Верой Засулич и кругом лиц принимавших участие в этих событиях. ПОКУШЕНИЕ ВЕРЫ ЗАСУЛИЧ НА ТРЕПОВА По материалам: В.И. Смолярчук «А.Ф. Кони: процесс Веры Засулич» (в сокращении). 1 апреля 1878 г. все газеты поместили информацию о суде над Верой Засулич. Суворинская газета «Новое время» писала, что еще ни один процесс не привлекал в залы суда такой многочисленной и такой избранной публики. Заседание открылось в 11 часов утра под председательством А.Ф. Кони при участии судей Сербиновича и Дена. В состав присяжных вошли 9 чиновников, 1 дворянин, 1 купец, 1 свободный художник; старшиной присяжных был избран надворный советник А.И. Лохов. В местах для публики сидели преимущественно дамы, принадлежавшие к высшему обществу; за судьями, на стульях, поставленных в два ряда, помещались должностные лица судебного ведомства, представители высшей администрации. Особые места были отведены для представителей литературы. Сообщалось о присутствии на процессе писателя Ф.М. Достоевского. Дело Веры Засулич связано с тремя событиями: 6 декабря 1876 г. состоялась демонстрация молодежи на площади у Казанского собора в Петербурге, где был арестован и затем приговорен к каторжным работам студент А.С. Боголюбов; 13 июля 1877 г. по распоряжению петербургского градоначальника генерала Трепова арестант Боголюбов был избит розгами в доме предварительного заключения; 24 января 1878 г. Вера Засулич выстрелила в генерала Трепова. 13 июля 1877 г градоначальник Трепов приехал в дом предварительного заключения в Петербурге, где в тяжелых условиях содержались подозреваемые по «делу 193-х». («Дело 193-х» началось в конце 1873 г. как дело о пропаганде и вскоре разрослось в ряд искусственно связанных между собой отдельных дел, возникших в 37 губерниях и в войске Донском. Число арестованных превышало 4 тысячи. Многие отбыли по нескольку лет предварительного одиночного заключения. К началу процесса 97 человек умерли или сошли с ума. Подсудимые были участниками не менее 30 разных пропагандистских кружков. Но все они обвинялись в организации единого «преступного общества» с целью государственного переворота и «перерезания всех чиновников и зажиточных людей». Суд разбил обвиняемых на 17 групп для раздельного разбирательства. Защита на процессе была представлена блестящей по составу группой адвокатов: В.Д. Спасович, Д.В. Стасов. П.А. Александров, В.Н. Герард и др. Для поддержания обвинения были вызваны 472 свидетеля. Но приговор был мягкий: из 190 подсудимых 90 человек были оправданы, 28 приговорены к каторге (все другие умерли или сошли с ума до суда и во время него). Однако Александр II санкционировал административную высылку 80 человек из числа оправданных). Один из арестантов вспоминал: по тюрьме разнеслась весть, что приехал петербургский градоначальник Трепов. В окнах и во дворе появились заключенные. Чем-то недовольный Трепов, очевидно, распекал на ходу семенившую за ним тюремную администрацию. Войдя во двор, Трепов повстречался с тремя или четырьмя заключенными, среди которых находился и Боголюбов. Все они были в тюремных одеждах и, поравнявшись с Треповым, сняли шапки и поклонились. Трепов не обратил на них внимания, повернулся к заведующему тюрьмой майору Курнееву и гневно сделал замечание, что подсудимые гуляют вместе. Тогда остановившийся возле него Боголюбов сказал: «Я по другому делу». Трепов закричал: «Молчать! Не с тобою говорят!» Узнав от майора Курнеева, что Боголюбов уже осужден, Трепов добавил: «В карцер его», – и пошел дальше. Растерявшаяся администрация не сразу исполнила приказание. Боголюбов с товарищами пошел дальше и, обогнув здание, вновь встретился с Треповым и решил второй раз уже не здороваться. Вдруг Трепов обратился к Боголюбову и закричал: «В карцер! Шапку долой!» – и сделал движение, намереваясь сбить с головы Боголюбова фуражку. Боголюбов машинально отшатнулся, и от быстрого движения фуражка свалилась с его головы. Большинство смотревших на это решили, что Трепов ударил Боголюбова. Начались крики, стук в окна, произошел тюремный бунт. Трепов, потрясая кулаками, что-то кричал. После этого появился майор Курнеев, призывая всех замолчать, и сказал при этом: «Из-за вас теперь Боголюбова приказано сечь». Боголюбову дали 25 розог. Тюрьма несколько дней негодовала. Весть об этом быстро облетела весь Петербург. Поползли даже слухи, что Боголюбову дали не 25 розог, а секли до потери сознания и что в тюрьме было целое побоище. О событиях 13 июля появились сообщения в газетах. А.Ф. Кони в своих «Воспоминаниях о деле Веры Засулич» рассказывает, что какое впечатление произвело на него это известие: «Я ясно сознавал, что все это вызовет бесконечное ожесточение в молодежи, что сечение Боголюбова будет эксплуатироваться различными агитаторами в их целях с необыкновенным успехом... Я пережил в этот печальный день тяжкие минуты, перечувствовал те ощущения отчаяния и бессильного негодования, которые должны были овладеть невольными свидетелями истязания Боголюбова при виде грубого надругательства силы и власти над беззащитным человеком...». С этими мыслями Кони отправился к министру юстиции графу Палену. На вопрос Кони, знает ли Пален, что «наделал Трепов? Пален вспыхнул и запальчиво сказал мне: «Знаю и нахожу, что он поступил очень хорошо; он был у меня, советовался, и я ему разрешил высечь Боголюбова... надо этих мошенников так!» – и он сделал энергический жест рукою...». На следующий день, 14 июля, к Кони приехал Трепов. Кони высказал ему свое возмущение его действиями в доме предварительного заключения в отношении не только Боголюбова, но и всех других содержавшихся там заключенных. Трепов не стал защищаться и уверял, что сомневался в законности своих действий и потому не сразу велел высечь Боголюбова, который ему будто бы нагрубил, а сначала зашел к Кони, чтобы посоветоваться с ним, как со старым прокурором, но, не дождавшись его, пошел к графу Палену, который и дал разрешение высечь Боголюбова. Выслушав возмущенного Кони, Трепов заявил, что если бы Пален сказал ему хоть часть того, что сообщил Кони, то он, Трепов, ни в коем случае не отдал бы распоряжения сечь Боголюбова. Далее в свое оправдание Трепов сказал: «Боголюбова я перевел в Литовский замок. Он здоров и спокоен. Я ничего против него не имею, но нужен был пример. Я ему послал чаю и сахару». Комментируя это заявление, А.Ф. Кони писал: «Я не знаю, пил ли Боголюбов треповский чай и действительно ли он – студент университета – чувствовал себя хорошо после треповских розог, но достоверно то, что через два года он умер в госпитале центральной тюрьмы в Ново-Белгороде в состоянии мрачного помешательства»… Время шло. В конце 1877 г. А.Ф. Кони был назначен председателем Петербургского окружного суда и 24 января 1878 г. вступил в должность. И именно в этот день ему доложили, что утром выстрелом из пистолета ранен градоначальник Трепов. А.Ф. Кони отправился к Трепову. «Я, – вспоминал он позднее, – нашел у него в приемной массу чиновного и военного народа, разных сановников и полицейских, врачей. Старику только что произвели опыт извлечения пули, но опыт неудачный, так как, несмотря на повторение его затем, пуля осталась неизвлеченною, что давало впоследствии Салтыкову-Щедрину, жившему с ним на одной лестнице, повод ругаться, говоря, что при встречах с Треповым он боится, что тот в него «выстрелит». Старик был слаб, но ввиду его железной натуры опасности не предвиделось. Тут же, в приемной, за длинным столом, против следователя... и начальника сыскной полиции... сидела девушка среднего роста, с продолговатым бледным, нездоровым лицом и гладко зачесанными волосами... Это была Вера Засулич... В толпе, теснившейся вокруг и смотревшей на нее, покуда только с любопытством, был и Пален в сопровождении Лопухина... назначенного прокурором палаты...». Когда А.Ф. Кони подошел к министру юстиции Палену, тот сразу же сказал: «Да! Анатолий Федорович проведет нам это дело прекрасно». В ответ Кони спросил: «Разве оно уже настолько выяснилось?» – «О, да! – ответил за Палена Лопухин, – вполне; это дело личной мести, и присяжные ее обвинят, как пить дадут». В тот же день Трепова навестил Александр II, которому, однако, очень не понравились слова Трепова: «Эта пуля, быть может, назначалась вам, ваше величество, и я счастлив, что принял ее за вас». Событие 24 января произвело большое впечатление на всю Россию. Большинство не любивших Трепова и обвинявших его в продажности, в подавлении городского самоуправления радовались покушению: «Поделом досталось!» Даже многие чины полиции затаенно злорадствовали против «Федьки», как они называли Трепова между собой. Сочувствия к Трепову было мало, а злорадства и насмешек – сколько угодно. На второй день после покушения Лопухину вручили телеграмму прокурора Одесской палаты, в которой сообщалось, что, по агентурным данным, преступницу, стрелявшую в Трепова, зовут Усулич, а не Козловой, из чего следовало, что одесским революционным кружкам уже заранее было известно, кто должен был совершить покушение на Трепова. Но телеграмма была скрыта от следствия и суда. Министерство юстиции и органы следствия были настолько уверены в осуждении Засулич, что не приобщили к делу материалы о ее прошлом, в том числе о ее десятилетнем участии в тайных обществах. А.Ф. Кони писал: «Всякий намек на политический характер из дела Засулич устранялся... с настойчивостью, просто странною со стороны министерства, которое еще недавно раздувало политические дела по ничтожнейшим поводам. Я думаю, что Пален первоначально был искренне убежден в том, что тут нет политической окраски, и в этом смысле говорил с государем, но что потом, связанный этим разговором и, быть может, обманываемый Лопухиным, он уже затруднялся дать делу другое направление... из следствия было тщательно вытравлено все имевшее какой-либо политический оттенок....» В высших слоях общества не без умысла распространялись слухи, будто Засулич – любовница Боголюбова и ее покушение на Трепова – личная месть. На самом же деле Боголюбов даже не был знаком с нею. «Сечение (Боголюбова), – писал А.Ф. Кони, – принятое в свое время довольно индифферентно, было вновь вызвано к жизни пред равнодушным вообще, но впечатлительным в частностях обществом. Оно – это сечение – оживало со всеми подробностями, комментировалось как грубейшее проявление произвола, стояло перед глазами втайне пристыженного общества, как вчера совершенное, и горело на многих слабых, но честных сердцах, как свеженанесенная рана». Следствие по делу Засулич велось в быстром темпе и к концу февраля было окончено. В некоторых кругах высказывалось опасение, что присяжные очень чувствительны к отголоскам общественного мнения и что поспешное проведение процесса, вся нетвердость и переменчивость действий властей отразятся на присяжных. Наставник и воспитатель будущего императора Александра III К.П. Победоносцев писал наследнику: «Идти на суд присяжных с таким делом, в такую минуту, посреди такого общества, как петербургское, – это не шуточное дело». К началу процесса Трепов поправился и приступил к исполнению своих обязанностей. Больше того, он ездил в коляске по городу и всюду рассказывал, что высек Боголюбова по поручению министра юстиции Палена, и заявлял, что не только не желает зла Засулич, но даже будет рад, если она будет оправдана. Палена это злило, но опровергать он не смел. Вначале В. Засулич не хотела приглашать защитника и собиралась защищать себя сама. Но затем заявила, что избирает своим защитником присяжного поверенного Александрова. Александров понимал, что решающая роль в исходе процесса будет принадлежать присяжным. Он отчетливо представлял, как поведет себя на процессе прокурор Кессель. Знал он хорошо и председательствующего А.Ф. Кони, который проведет процесс в точном соответствии с законом. Александров считал, что одной защитительной речи будет недостаточно, и у него созревает мысль об использовании своего права на отвод присяжных. Он начинает ежедневно посещать судебные заседания в окружном суде и, сидя среди публики, тщательно изучает поведение присяжных. Он обращает внимание на то, кто из них непреклонен и жесток, кто мягок и податлив, кто честен. И сразу же после открытия судебного заседания, когда началось формирование присутствия присяжных заседателей, Александров приступил к реализации своих намерений. Из явившихся 29 присяжных защитник имел право отвести шестерых. Такое же число мог отвести обвинитель, но он отказался от этого своего права и тем самым облегчил положение защитника: закон предоставлял и обвинителю, и защитнику, если одна сторона не реализовывала свое право на отвод присяжных целиком или частично, право отвести не только «своих» шестерых, но и остальных шестерых присяжных. Защитник Александров отвел 11 присяжных, причем по закону отвод производился без объяснения причин. Таким образом, осталось 18 присяжных заседателей. (После процесса верхи возмущались тем, что прокурор Кессель не воспользовался принадлежавшим ему правом отвода и что в результате состав присяжных заседателей получился явно благоприятным для подсудимой). К этому времени министр юстиции граф Пален начал понимать, что поступил легкомысленно, передав дело Засулич на рассмотрение суда с участием присяжных заседателей. 27 марта Пален пригласил к себе А.Ф. Кони по какому-то маловажному делу. Вот так воспроизведена их беседа в воспоминаниях А.Ф. Кони: «Пален сказал мне: «Ну, Анатолий Федорович, теперь все зависит от вас, от вашего умения и красноречия». – Граф, – ответил я, – умение председателя состоит в беспристрастном соблюдении закона, а красноречивым он быть не должен, ибо существенные признаки резюме – беспристрастие и спокойствие... – Да, я знаю – беспристрастие! Беспристрастие! Так говорят все ваши «статисты» (так называл он людей, любивших ссылаться на статьи судебных уставов), но есть дела, где нужно смотреть так, знаете, политически; это проклятое дело надо спустить скорее и сделать на всю эту проклятую историю так (он очертил рукою в воздухе крест), и я говорю, что если Анатолий Федорович захочет, то он так им (т. е. присяжным) скажет, что они сделают все, что он пожелает! Ведь, так, а? – Граф, влиять на присяжных должны стороны, это их законная роль; председатель же, который будет гнуть весь процесс к исключительному обвинению, сразу потеряет всякий авторитет у присяжных, особенно у развитых, петербургских, и, я могу вас уверить по бывшим примерам, окажет медвежью услугу обвинению…» Один из тех, кому представилась возможность присутствовать на процессе Веры Засулич, отметил в своих воспоминаниях, что, уже подходя к зданию суда, он увидел, что кругом было полно публики, много генералов, сановных лиц, шикарно одетых дам, представителей прессы и литературы, а также чинов юстиции. Казалось, весь Петербург спешил на процесс. Ровно в 11 часов утра 31 марта 1878 г. открылось заседание Петербургского окружного суда. Судебный пристав доложил, что не явились свидетели: со стороны обвинения генерал-адъютант Трепов, а со стороны защиты – Куприянов и Волховский. Секретарь суда доложил, что 26 марта от Трепова поступило заявление, что он по состоянию здоровья не может явиться в суд, а также подвергаться допросу на дому без явного вреда для здоровья. В подтверждение было оглашено медицинское свидетельство, выданное профессором Н.В. Склифосовским и другими врачами. Оглашается обвинительный акт. Деяние В. Засулич было квалифицировано в нем по ст. 1454 Уложения о наказаниях, что предусматривало лишение всех прав состояния и ссылку в каторжные работы на срок от 15 до 20 лет. Началось судебное следствие. На вопрос председательствующего, признает ли В. Засулич себя виновной, она ответила: «Я признаю, что стреляла в генерала Трепова, причем, могла ли последовать от этого рана или смерть, для меня было безразлично». После допроса свидетелей, бывших очевидцами события 24 января, было зачитано письменное показание Трепова от той же даты: «Сегодня, в 10 утра, во время приема просителей в приемной комнате находилось несколько просителей... Раздался выстрел, которого, однако, я не слышал, и я упал раненный в левый бок. Майор Курнеев бросился на стрелявшую женщину, и между ними завязалась борьба». После окончания заслушивания свидетельских показаний слово предоставляется В. Засулич. Она говорит, что ей было известно о происшествии 13 июля: слышала, что Боголюбову было дано не 25 ударов, а били его до тех пор, пока не перестал кричать. В. Засулич сказала: «Я по собственному опыту знаю, до какого страшного нервного напряжения доводит долгое одиночное заключение. А большинство из содержавшихся в то время в доме предварительного заключения политических арестантов просидело уже по три и три с половиной года, уже многие из них с ума посходили, самоубийством покончили. Я могла живо вообразить, какое адское впечатление должна была произвести экзекуция на всех политических арестантов, не говоря уже о тех, кто сам подвергся сечению, побоям, карцеру, и какую жестокость надо было иметь для того, чтобы заставить их все это вынести по поводу неснятой при вторичной встрече шапки. На меня все это произвело впечатление не наказания, а надругательства, вызванного какой-то личною злобой. Мне казалось, что такое дело не может, не должно пройти бесследно. Я ждала, не отзовется ли оно хоть чем-нибудь, но все молчало, и в печати не появлялось больше ни слова, и ничто не мешало Трепову или кому другому, столь же сильному, опять и опять производить такие же расправы – ведь так легко забыть при вторичной встрече шапку снять, так легко найти другой, подобный же ничтожный предлог. Тогда, не видя никаких других средств к этому делу, я решилась, хотя ценою собственной гибели, доказать, что нельзя быть уверенным в безнаказанности, так ругаясь над человеческой личностью...». Речь обвинителя К.И. Кесселя, по общему признанию, была бесцветной, напротив, речь защитника Александрова явилась крупным событием общественной жизни. Александров ничего не опровергал, ничего не оспаривал, он просто объяснял, как и почему у подсудимой могла возникнуть мысль о мести. В зале раздалась буря аплодисментов, громкие крики: «Браво!» Плачет подсудимая Вера Засулич, слышится плач и в зале. Председатель А.Ф. Кони прерывает защитника и обращается к публике: «Поведение публики должно выражаться в уважении к суду. Суд не театр, одобрение или неодобрение здесь воспрещается. Если это повторится вновь, я вынужден буду очистить залу». Обращаясь к присяжным заседателям, Александров сказал: «В первый раз является здесь женщина, для которой в преступлении не было личных интересов, личной мести, – женщина, которая со своим преступлением связала борьбу за идею во имя того, кто был ей только собратом по несчастью всей ее молодой жизни. Если этот мотив проступка окажется менее тяжелым на весах божественной правды, если для блага общего, для торжества закона, для общественной безопасности нужно признать кару законною, тогда да свершится ваше карающее правосудие! Не задумывайтесь!» В. Засулич отказывается от последнего слова. С согласия сторон А.Ф. Кони поставил перед присяжными три вопроса: «Первый вопрос поставлен так: виновна ли Засулич в том, что, решившись отмстить градоначальнику Трепову за наказание Боголюбова и приобретя с этой целью револьвер, нанесла 24 января с обдуманным заранее намерением генерал-адъютанту Трепову рану в полости таза пулею большого калибра; второй вопрос о том, что если Засулич совершила это деяние, то имела ли она заранее обдуманное намерение лишить жизни градоначальника Трепова; и третий вопрос о том, что если Засулич имела целью лишить жизни градоначальника Трепова, то сделала ли она все, что от нее зависело, для достижения этой цели, причем смерть не последовала от обстоятельств, от Засулич не зависевших. Если вы признаете подсудимую виновною по первому или по всем трем вопросам, то вы можете признать ее заслуживающею снисхождения по обстоятельствам дела. Эти обстоятельства вы можете понимать в широком смысле. К ним относится все то, что обрисовывает перед вами личность виновного. Эти обстоятельства всегда имеют значение, так как вы судите не отвлеченный предмет, а живого человека, настоящее которого всегда прямо или косвенно слагается под влиянием его прошлого. Обсуждая основания для снисхождения, вы припомните раскрытую перед вами жизнь Засулич». С этим напутствием присяжные ушли на совещание. Вскоре было сообщено, что они завершили свое совещание и готовы доложить его результаты. Старшина присяжных успел только сказать «Нет! Не вин...» и продолжать уже не мог. Крики несдержанной радости, истерические рыдания, отчаянные аплодисменты, топот ног, возгласы «Браво! Ура! Молодцы!» … После того как зал стих, А.Ф. Кони объявил Засулич, что она оправдана. Боясь отдать ее в руки восторженной и возбужденной толпы, он сказал: «Отправьтесь в дом предварительного заключения и возьмите ваши вещи: приказ о вашем освобождении будет прислан немедленно. Заседание закрыто!» Публика с шумом хлынула внутрь зала заседаний. Многие обнимали друг друга, целовались, лезли через перила к Александрову и Засулич и поздравляли их. Адвоката качали, а затем на руках вынесли из зала суда и пронесли до Литейной улицы. Вскоре Засулич выпустили из дома предварительного заключения. Она попала прямо в объятия толпы. Раздавались радостные крики, освобожденную подбрасывали вверх. В толпу вклинилась полиция, началась перестрелка... Засулич успела скрыться на конспиративной квартире и вскоре, чтобы избежать повторного ареста, была переправлена к своим друзьям в Швецию. Секретный агент доносил из Москвы своему начальству, что оправдательный приговор произвел тяжелое впечатление на консервативную часть московского общества, «многие указывают на несостоятельность нашей прокуратуры, на разнузданность защиты при слабости председателей, не умеющих руководить прениями, и на недостаточную подготовку народа к непогрешимому выполнению задач суда присяжных». «Оправдание Засулич разразилось над петербургским обществом, – вспоминал А.Ф. Кони, – подобно электрическому удару, радостно возбудив одних, устрашив других и всех равно взволновав. Повсюду только и было разговору, что о нем, а газетные отчеты, сообщая в течение нескольких дней все перипетии процесса, держали общественное любопытство в возбужденном состоянии и знакомили провинцию «с нашей злобою дня»… Передовые статьи большой части газет рассматривали решение присяжных именно как протест общественной совести, которая была возмущена явным нарушением закона и грубым насилием... Но исход дела и напугал многих. Правительство почувствовало общественное значение решения присяжных, принятого с таким восторгом». *** *** *** О дальнейшей судьбе А.С. Емельянова (Боголюбова) все это время ничего не было известно. Кто он такой, откуда родом, как сложилась его судьба, на эти и другие вопросы до настоящего времени ответов не было, а те сведения, которые имеются в различных энциклопедических словарях, тематических исследованиях и научных работах неточны и противоречивы. В различных источниках о Емельянове (Боголюбове) написано не так уж и много но даже из того что написано 50% является вымыслом. Так, например, со временем отчество Стефанович в различных источниках поменялось на – Степанович, а в целом ряде различных энциклопедических словарей он и вовсе указан как Архип Петрович Емельянов - Боголюбов Алексей Степанович (имя и отчество псевдонима поменялось местами с настоящей фамилией). Впервые эту ошибку допустил ни кто иной, как Сергей Михайлович Степняк-Кравчинский, который в своей книге «Подпольная Россия» изданной в эмиграции в Италии в 1890 году написал: «Боголюбов - настоящее имя Архип Петрович Емельянов (1852-?). Революционер. За участие в демонстрации на Казанской площади 6 декабря 1876 г. приговорен к 15 годам каторги. В Доме предварительного заключения в 1877 г. по распоряжению петербургского градоначальника Трепова подвергся наказанию розгами. В 1878 г. переведен в Харьковскую тюрьму, в 1880 г. сошел с ума». Кравчинский (псевдоним С. Степняк) Сергей Михайлович (1851, с. Новый Стародуб Херсонской губ. - 1895, Лондон) – из дворян, революционер-народник, писатель и убийца шефа жандармов Н.В. Мезенцева. 4 августа 1878 года Кравчинский среди бела дня в центре Петербурга заколол кинжалом шефа жандармов Мезенцова и, сумев скрыться. Эмигрировал и жил в Швейцарии, Италии, Англии, где написал много книг о России. В 1893 году переводит «Подпольную Россию» на русский язык и издает ее тиражом 5000 экземпляров. Для революционно настроенной молодежи книга становится настольной. Биографическая информация по Емельянову (Боголюбову), изложенная во всех литературных источниках везде однотипная не зависимо от года издания: «Боголюбов – псевдоним революционера рабочего Архипа Петровича Емельянова. Родился 1852, занимался революционной пропагандой на юге России, главным образом в Таганроге и Ростове-на-Дону. Участвовал в демонстрации на Казанской площади в Петербурге 6 декабря 1876, за что был приговорен к 15 годам каторги. Во время содержания в доме предварительного заключения (1877) Боголюбов, по распоряжению петербургского градоначальника Трепова, подвергся истязанию розгами за то, что не снял перед ним шапки. Истязание Боголюбова вызвало протест заключенных, что повлекло за собой избиение протестовавших. Все эти факты послужили причиной покушения Веры Засулич на жизнь Трепова. 24 января 1878 Боголюбов был увезен в Харьковскую центральную тюрьму, в конце 1880 сошел с ума и был переведен в психиатрическую больницу в Казань. Год смерти его неизвестен» . Вот фактически и вся имеющаяся информация о революционере-народнике Емельянове (Боголюбове). И вот в этом (2011) году разбирая старые архивные документы, датируемые 1924-1934 гг. неожиданно наткнулся на интересный документ (воспоминания Якова Емельянова о родном брате А.С. Емельянове (Боголюбове)) проливающий свет на эту неординарную личность, прочитав который я был шокирован. Оказывается Алексей Стефанович (не Степанович) Емельянов казак станицы Семикаракорская, после смерти последовавшей в 1892 году был похоронен на кладбище хутора Каныгин Раздорской на Дону станицы, где в то время священником церкви Рождества Пресвятой Богородицы служил его отец Стефан Исаевич Емельянов. И вот тут сразу становится понятно, почему Алексей Емельянов выбрал себе псевдоним – Боголюбов? Да потому что родился и вырос в семье священника и был глубоко верующим человеком, что не помешало ему стать на революционный путь. Вы можете себе только представить! Наш земляк, донской казак послужил поводом для событий, потрясших и взволновавших всю Россию, и похоронен нигде, ни будь, а у нас под боком на кладбище хутора Каныгин. Но и это еще не все, к документу, написанному Яковом Емельяновым, была приложена фотография его брата Алексея Емельянова (Боголюбова) которая дает нам возможность по-новому взглянуть на этого необыкновенного человека. Не буду пересказывать весь текст письма Якова Емельянова, а просто предлагаю ознакомиться с ним. Воспоминания о брате А.С. Емельянове (Боголюбове). «Родился брат в станице Семикаракорской Донской области в 1852 году в семье дьячка (потом священника) из казаков Стефана Исаевича Емельянова. После смерти своего отца, а нашего деда (Исая Емельянова), горького пьяницы. Наш отец (Стефан Исаевич Емельянов) получил в наследство больную мать и младших двух сестер и брата. В это время отцу было 18 лет; из имения ему осталось в наследство только лошадь. На отца, как старшего, легла вся забота о семье. После женитьбы появились и свои дети. Старшему Алексею пришлось испытать в детстве горькую нужду и нести непосильную работу, пока отец выбился на путь маленького достатка. У отца было стремление дать своим детям хоть какое-нибудь образование. 11 лет Алексей был отвезен в Новочеркасск в духовное училище, где и окончил все 4 класса. Но в духовную семинарию ему не пришлось попасть, главным образом, потому что, средства у отца были невелики; ему пришлось выдать сестер замуж и поставить на хозяйство своего брата; притом к этому времени у него было уже 9 детей. Пришлось Алексею работать с отцом; к этому времени отец стал священником. Работая брат не бросал книг. Он и нам, младшим, помогал в учебе и сам готовился к поступлению в высшее учебное заведение. Лет 19 он поступил в Харьковский ветеринарный институт. Во время летних каникул, как и все мы, подростки, он помогал отцу в сенокосе, в уборке и молотьбе хлеба. Он любил всех нас, малышей, был нежен и ласков с нами, защищая от строгостей сурового, хотя и доброго отца. Мы платили ему такою же любовью и прислуживались (прислушивались) всегда к нему. Он не мог органически выносить людского произвола и неправды; еще до поступления в институт он уже стал революционером, как потом говорил мне. Но не пришлось Алексею окончить института. Через два года «за политику» он со многими товарищами был исключен и в 1875 году явился домой. Недолго пробыл он и дома. Как казак, он должен был отбывать воинскую повинность. Отец купил ему лошадь, обмундирование; но за несколько дне до отправления в полк Алексей исчезает. С этого времени до 1885 г. никто из родных не знал, где он находится, и только в 1885 г. мы узнали о постигшей его участи. Оказывается, что он под именем Архипа Петровича Боголюбова участвовал в демонстрации 1876 г. около Казанского собора в Петербурге, был схвачен, судим и осужден на 10-летнюю каторгу. В 1885 г. мой отец вызван был к войсковому наказному атаману, который предъявил ему фотографическую карточку брата (см. фото).  Отец признал в ней своего сына Алексея. Алексей в это время находился в Казани, в Николаевской психиатрической лечебнице. Много пришлось мне и отцу хлопотать, пока отпустили брата на свободу, домой. В 1887 году я отправился в Казань и взял брата к себе. Между прочим, приезд наш совпал с приездом царя на Дон в Новочеркасск, и мы в дороге были задержаны на несколько дней. Брат был несомненно душевно-больной, хотя у него и были проблески сознания. Он узнал меня при первом же свидании. Дома он значительно оправился, был тих и в светлые минуты сознания кое-что сообщал о себе. Он был особенно близок ко мне и относился с доверием. Рассказал мне, как с ним зверски поступили в полицейском участке после ареста. Рассказал о посещении тюрьмы Треповым. В то время политических выстроили во дворе тюрьмы. При появлении Трепова все сняли шапки; брат же не сделал этого, и Трепов собственноручно сбил шапку с его головы, приказ отпороть брата. Приказ был выполнен с усердием. Такое зверское отношение к брату, как известно, послужило ближайшим поводом к покушению Веры Засулич на жизнь Трепова. Сообщил брат и о том, что последствием суда над Засулич было то, что его вместо ссылки на каторгу засадили в дом умалишенных, в буйное отделение. Это, конечно, было хуже каторги, тем более, что с больными и с ним, здоровым, обращались жестоко; рукоприкладство и всякие истязания тогда были в полном ходу. Особенно памятен мне рассказ брата о таком истязании, которому подвергся он сам. Привязывают к столбу и на голову, на темя льют тонкой струей холодную воду, «говорили, - рассказывал брат, - что это лечебное средство; не знаю, так ли, но применялось и ко мне здоровому. Кажется, не могло быть мучительнее этой пытки; чувствуешь, как раскалывается череп, кипит мозг, как от раскаленного железа». Года 1 ½ брат был в полном разуме, а потом его богатырская натура не вынесла тяжелой больничной атмосферы. Он лишился рассудка, хотя и не совсем. «Часто все-таки к моему несчастью, - добавлял он, я приходил в себя». Брат был высок ростом, плотного телосложения, обладал железным здоровьем и немалой физической силой, но из Казани я уже привез одну тень его. Правда, дома при заботливом уходе он несколько оправился, но организм был уже подорван, и туберкулез свалил его в могилу. Прожил брат дома года 4 и 40 лет отроду скончался (в 1892 году прим. А.Ш.). Похоронен он в хуторе Каныгинском Раздорской на Дону станицы». Яков Емельянов. Краткая информация об отце Алексея Емельянова (Боголюбова) - священнике С.И. Емельянове. Изучая послужной список священника Стефана Исаевича Емельянова (составленный в 1898 г.) обратил внимание на то, что в нем отсутствуют данные о сыне Алексее (1852 г.р.), да оно и понятно, родство с революционером даже в те годы не предвещало ничего хорошего для родных и близких. Информация: Священник Стефан Исаевич Емельянов, диаконский сын казачьего происхождения родился в 1831 г., принадлежит к Новочеркасской станице, гражданином в духовном училище не обучался. Высокопреосвященным Иоанном бывшим архиепископом Донским определен (8 марта 1848 г.) пономарем к Архангельской церкви Константиновской станицы. Тем же посвящен (18 марта 1851) в стихарь к Троицкой церкви Семикаракорской станицы и перемещен дьячком. 19 января 1858 года рукоположен во диакона в ту же станицу. 25 декабря 1864 года рукоположен во священника к Рождество Богородицкой церкви хутора Ажинова. С 1865 года по 1867 года занимался обучением детей «безмездно». 9 сентября 1870 года по просьбе жителей хутора Грушина Верхне-Кундрюченской станицы и по своему желанию перемещен к Архангельской церкви этого хутора. 15 октября 1881 года по его прошению перемещен на настоятельское место к Одигитриевской церкви Заплавской станицы. Указом Донской духовной консистории №8661 от 20 ноября 1882 г. Заплавский приход и церковь отданы в заведование Бесергеневскому священнику, а священнику Емельянову представлено право приискать другое место. 28 декабря 1882 года по личному прошению определен к Одигитриевской церкви хутора Крымского Кочетовской станицы. Указом Донской духовной консистории за №9972 от 30 ноября 1884 года перемещен помощником настоятеля к Пантелеймоновской церкви хутора Слободского Семикаракорской станицы. 15 декабря 1884 года по личному прошению оставлен в хуторе Крымском сроком на год. 20.02.1886 года по личному прошению определен к Иоанно-Богословской церкви станицы Грушевской. 28.05.1890 года по личному прошению перемещен к церкви Рождества Пресвятой Богородицы хутора Каныгина где прослужил предположительно до 1900 года. Был членом благочиннического совета Семикаракорского благочиния (1869-1870). Членом благочиннического совета Раздорского на Дону благочиния (с 1871-1874). Награжден набедренником (18.01.1874). Проходил должность законоучителя с утверждением дирекций училищ в Грушевском, Заплавском и Крымском приходских училищах (1875-20.02.1885), а в дальнейшем в хуторе Каныгинском. Наказания: 26 апреля 1882 года определением Донского Епархиального начальства «за действия его противные распоряжению сего начальства и направленные к возмущению мира между прихожанами хутора Грушина» оштрафован 25-тью рублями в пользу бедных духовного звания донской Епархии «со внушением ему что бы он прекратил свои происки между Грушинскими прихожанами с целью возбуждения их к ходатайству о возвращении его в Грушинский приход и что в противном случае будет удержан из священнослужения». 4 июня 1884 года «за непрописание штрафа в 25 рублей в формуляр оштрафован 3 руб. в пользу бедных духовного звания Донской епархии». Грамоту имеет. В семействе у него: жена Фекла Иосифовна 1832 г.р., их дети: Михаил есаул (1859 г.р.) служит в отдельной сотне; Ирина (1861 г.р.) вдова хорунжего Гурванова; Федор (1863 г.р.) священник слободы Большой Орлово-Сальской; Иаков (в миру Яков 1865 г.р.) священник хутора Троилин, на 1934 год жил в СССР; Мария (1867 г.р.) в замужестве за сотником Араканцевым; Петр (1869 г.р.) обучается в Томском университете на средства отца; Анастасия (1872 г.р.) и Евдокия (1874 г.р.) по окончании 4-х классов Мариинской женской гимназии живут при отце; Ольга (1877 г.р.) по окончании Епархиального женского училища живет при отце. Священник Стефан Емельянов имеет участок земли в 200 десятин в Миуском округе приобретенный покупкой. Жена его Фекла Иосифовна имеет участок земли в 200 десятин в Донецком округе приобретенный покупкой и каменный трех оконный одноэтажный дом с пристроем в г. Новочеркасске на Широком переулке. Анатолий Шатохин. | |
| Просмотров: 1774 | Теги: | Рейтинг: 5.0/1 |
| Всего комментариев: 0 | |