В июле 1836 года вышел в свет второй номер журнала «Современник», в котором были напечатаны «Записки Н.А. Дуровой» и предисловием к ним написанным великим русским поэтом А.С. Пушкиным.

    В том же году (1836) в ноябре месяце вышла из печати первая книга Дуровой «Кавалерист – Девица. Происшествие в России» отрывок, из которой я предлагаю вашему вниманию:

    «Полковник и его офицеры давно уже проснулись и собрались все в полковничью квартиру завтракать; в это время я вошла к ним. Они шумно разговаривали между собою, но, увидя меня, вдруг замолчали. Полковник, с видом изумления, подошел ко мне. «Которой ты сотни?» – спросил он поспешно. Я отвечала, что не имею еще чести быть в которой-нибудь из них; но приехал просить его об этой милости. Полковник слушал меня с удивлением. «Я не понимаю тебя! Разве ты нигде не числишься?» – «Нигде». – «Почему?» – «Не имею права». – «Как! Что это значит? Казак не имеет права быть причислен к полку казачьему! Что это за вздор!» Я сказала, что я не казак. «Ну, кто же ты, – спросил полковник, начинавший выходить из терпения, — зачем в казачьем мундире, и чего ты хочешь?» – «Я уже сказал вам, полковник, что желаю иметь честь быть причислен к вашему полку, хотя только на то время, пока дойдем до регулярных войск». – «Но все-таки я должен знать, кто ты таков, молодой человек, и сверх того разве тебе не известно, что у нас никому нельзя служить, кроме природных казаков»? – «Я и не имею этого намерения, но прошу у вас только позволения дойти до регулярных войск в звании и одеянии казака при вас или при полку вашем; что ж до вопроса вашего, кто я таков, скажу только то, что могу сказать: я дворянин, оставил дом отцовский и иду в военную службу без ведома и воли моих родителей; я не могу быть счастлив ни в каком другом звании, кроме военного, потому я решился в этом случае поступить по своему произволу; если вы не примете меня под свое покровительство, я найду средство и один присоединиться к армии». Полковник с участием смотрел на меня, пока я говорила. «Что мне делать? – сказал он вполголоса, оборотясь к одному седому есаулу. – Я не имею духа отказать ему!» – «На что же и отказывать, – отвечал равнодушно есаул, - пусть едет с нами». – «Не нажить бы нам хлопот». – «Каких же? Напротив, и отец и мать его будут вам благодарны впоследствии за то, что вы дадите ему приют; с его решимостью и неопытностию он попадет в беду, если вы его отошлете». В продолжение этого короткого переговора полковника с есаулом я стояла, опершись на свою саблю, с твердым намерением, получа отказ, сесть на своего питомца гор и ехать одной к предположенной цели. «Ну хорошо, молодой человек, – сказал полковник, оборотясь ко мне, – ступай с нами; но упреждаю тебя, что мы идем теперь на Дон, а там регулярных войск нет. Щегров! дай ему лошадь из заводных!» Высокого роста казак, вестовой полковника, пошел было исполнить приказание. Но я, спеша пользоваться возможностью играть роль подчиненного воина, сказала: «У меня есть лошадь, ваше высокоблагородие! Я буду ехать на ней, если позволите». Полковник рассмеялся: «Тем лучше, тем лучше! Поезжай на своей лошади. Как же твое имя, молодец?» Я сказала, что меня зовут Александром! «А по отчеству?» – «Васильем звали отца моего!» – «Итак, Александр Васильевич, на походе ты будешь ехать всегда при первой сотне; обедать у меня и квартировать. Иди теперь к полку, мы сейчас выступаем. Дежурный, вели садиться на коней». Вне себя от радости, побежала я к своему Алкиду и как птица взлетела на седло. Бодрая лошадь, казалось, понимала мое восхищение; она шла гордо, сгибая шею кольцом и быстро водя ушми. Казацкие офицеры любовались красотою Алкида моего и вместе хвалили и меня; они говорили, что я хорошо сижу на лошади и что у меня прекрасная черкесская талия. Я начинала уже краснеть и приходить в замешательство от любопытных взоров, со всех сторон на меня устремленных; но такое положение не могло быть продолжительно; я скоро оправилась и отвечала на расспросы учтиво, правдоподобно, голосом твердым, покойным, и казалась вовсе не замечающею всеобщего любопытства и толков, возбужденных появлением моим среди войска Донского. Наконец казаки, наговорясь и насмотревшись на коня моего и на меня, стали по местам. Полковник вышел, сел на черкесского коня своего, скомандовал: «Справа по три!» – и полк двинулся вперед. Переднее отделение, нарочно составленное из людей, имеющих хороший голос, запело: «Душа добрый конь» – любимую казацкую песню. Меланхолический напев ее погрузил меня в задумчивость: давно ли я была дома! в одежде пола своего, окруженная подругами, любимая отцом, уважаемая всеми как дочь градоначальника! Теперь я казак! в мундире, с саблею; тяжелая пика утомляет руку мою, не пришедшую еще в полную силу. Вместо подруг меня окружают казаки, которых наречие, шутки, грубый голос и хохот трогают меня! Чувство, похожее на желание плакать, стеснило грудь мою! Я наклонилась на крутую шею коня своего, обняла ее и прижалась к ней лицом!.. Лошадь эта была подарок отца! Она одна оставалась мне воспоминанием дней, проведенных в доме его! Наконец борьба чувств моих утихла, я опять села прямо и, занявшись рассматриванием грустного осеннего ландшафта, поклялась в душе никогда не позволять воспоминаниям ослаблять дух мой, но с твердостию и постоянством идти по пути, мною добровольно избранном. Поход продолжался более месяца; новое положение мое восхищало меня; я научилась седлать и расседлывать свою лошадь, сама водила ее на водопой, так же, как и другие. Походом казацкие офицеры часто скакались на лошадях и предлагали и мне испытать быстроту моего Алкида против их лошадей; но я слишком люблю его, чтоб могла согласиться на это. К тому ж мой добрый конь не в первом цвете молодости, ему уже девять лет; и хотя я уверена, что в целом казачьем полку нет ни одной лошади, равной моему Алкиду в быстроте, точно так же, как и в красоте, но все-таки не имею бесчеловечного тщеславия мучить своего товарища от пустого удовольствия взять верх над тощими скакунами Дона. Наконец полк пришел на рубеж своей земли и расположился лагерем в ожидании смотра, после которого их распускают по домам; ожидание и смотр продолжались три дня; я в это время ходила с ружьем по необозримой степи Донской или ездила верхом. По окончании смотра казаки пустились во все стороны группами; это был живописный вид: несколько сот казаков, рассыпавшись по обширной степи, ехали от места смотра во всех направлениях. Картина эта припомнила мне рассыпное бегство муравьев, когда мне случалось выстрелить холостым зарядом из пистолета в их кучу. Щегров позвал меня к полковнику: «Ну вот, молодой человек, нашему странствию конец! а вашему? что вы намерены делать?» – «Ехать к армии», – смело отвечала я. «Вы, конечно, знаете, где она расположена? знаете дорогу, по которой ехать, и имеете к этому средства?» – спросил полковник, усмехаясь. Ирония эта заставила меня покраснеть: «О месте и дороге я буду спрашивать, полковник, что ж касается до средств, у меня есть деньги и лошадь». – «Ваши средства хороши только за неимением лучших; мне жаль вас, Александр Васильевич! Из поступков ваших, более, нежели из слов, уверился я в благородном происхождении вашем; не знаю причин, заставивших вас в такой ранней юности оставить дом отцовский; но если это точно желание войти в военную службу, то одна только ваша неопытность могла закрыть от вас те бесчисленные затруднения, которые вам надобно преодолеть прежде достижения цели. Подумайте об этом». Полковник замолчал, я также молчала, и что могла я сказать! Меня стращают затруднениями! Советуют подумать... Может быть, хорошо было бы услышать это дома; но, удалясь от него две тысячи верст, надобно продолжать, и какие б ни были затруднения, твердою волею победить их! Так думала я и все еще молчала. Полковник начал опять: «Вижу, что вы не хотите говорить со мною откровенно; может быть, вы имеете на это свои причины; но я не имею духа отпустить вас на верную гибель; послушайтесь меня, останьтесь пока у меня на Дону; покровительство опытного человека для вас необходимо; я предлагаю вам до времени дом мой, живите в нем до нового выступления нашего в поход; вам не будет скучно, у меня есть семейство, климат наш, как видите, очень тепел, снегу не бывает до декабря, можете прогуливаться верхом сколько угодно; конюшня моя к вашим услугам. Теперь мы поедем ко мне в дом, я отдам вас на руки жене моей, а сам отправлюсь в Черкасск к Платову; там пробуду до нового похода, который не замедлится; тогда и вы дойдете вместе с нами до регулярных войск. Согласны ли вы последовать моему совету?» Я сказала, что принимаю предложение его с искреннею благодарностью. Надобно было не иметь ума, чтоб не видеть, как выгодно для меня будет дойти до регулярного войска, не обращая на себя внимания и не возбуждая ни в ком подозрения. Полковник и я сели в коляску и отправились в Раздорскую станицу, где был у него дом. Жена его чрезвычайно обрадовалась приезду мужа; это была женщина средних лет, прекрасная собою, высокого роста, полная, с черными глазами, бровями и волосами и смугловатым цветом лица, общим всему казачьему племени; свежие губы ее приятно улыбались всякий раз, когда она говорила. Меня очень полюбила она и обласкала; дивилась, что в такой чрезвычайной молодости отпустили меня родители мои скитаться, как она говорила, по свету; «вам, верно, не более четырнадцати лет, и вы уже одни на чужой стороне; сыну моему осьмнадцать, и я только с отцом отпускаю его в чужие земли; но одному! ах боже! чего не могло б случиться с таким птенцом! Поживите у нас, вы хоть немного подрастете, возмужаете, и, когда наши казаки опять пойдут в поход, вы пойдете с ними, и муж мой будет вам вместо отца». Говоря это, добрая полковница уставливала стол разными лакомствами – медом, виноградом, сливками и сладким только что выжатым вином: «Пейте, молодой человек, – говорила доброхотная хозяйка, — чего вы боитесь? это и мы, бабы, пьем стаканами; трехлетние дети у нас пьют его, как воду». Я до этого времени не знала еще вкусу вина и потому с большим удовольствием пила донской нектар. Хозяйка смотрела на меня, не сводя глаз: «Как мало походите вы на казака! Вы так белы, так тонки, так стройны, как девица! Женщины мои так и думают; они говорили уже мне, что вы переодетая девушка!» Говоря таким образом, полковница хохотала простодушно, вовсе не подозревая, как хорошо отгадали ее женщины и какое замирание сердца причиняют слова ее молодому гостю, так усердно ею угощаемому. С этого дня я не находила уже никакого удовольствия оставаться в семействе полковника, но с утра до вечера ходила по полям и виноградникам. Охотно уехала бы я в Черкасск, но боялась новых расспросов; я очень видела, что казачий мундир худо скрывает разительное отличие мое от природных казаков; у них какая-то своя физиономия у всех, и потому вид мой, приемы и самый способ изъясняться были предметом их любопытства и толкования; к тому же, видя себя беспрестанно замечаемою, я стала часто приходить в замешательство, краснеть, избегать разговоров и уходить в поле на целый день, даже и в дурную погоду. Полковника давно уже не было дома, он жил по делам службы в Черкасске; единообразная бездейственная жизнь сделалась мне несносна; я решилась уехать и отыскивать армию, хотя сердце мое трепетало при мысли, что те же расспросы, то же любопытство ожидают меня везде; но по крайности, думала я, это будет некоторым образом мимоходом, а не так, как здесь я служу постоянным предметом замечаний и толкованья. Решась ехать завтра на рассвете, я пришла домой засветло, чтобы уведомить хозяйку о своем отъезде и приготовить лошадь и сбрую. Входя на двор, я увидела необыкновенную суетливость и беготню людей полковника; увидела множество экипажей и верховых лошадей. Я вошла в залу, и первою встречею был возвратившийся полковник; толпа офицеров окружала его; но между ними не было однако ж ни одного из тех, с которыми я пришла на Дон. «Здравствуйте, Александр Васильевич! – сказал полковник, отвечая на поклон мой, – не соскучились ли вы у нас? Господа, рекомендую, это русский дворянин; он будет спутником нашим до места». Офицеры слегка поклонились мне и продолжали разговаривать о своем походе. «Ну как же вы проводили ваше время, Александр Васильевич? Полюбился ли вам Дон и не полюбилось ли что на Дону?» Говоря это, полковник лукаво усмехался. Поняв смысл последнего вопроса, я покраснела, но отвечала вежливо и сообразно шутке, что старался не прилепляться слишком к прекрасной стороне их, чтоб не заплатить за это поздним сожалением. – «Вы очень хорошо сделали, – сказал полковник, – потому что завтра чуть свет и мы, и вы должны сказать прости нашему тихому Дону! Мне вверен Атаманский полк, и мы имеем повеление идти в Гродненскую губернию; вот там вы будете иметь случай вступить в какой угодно регулярный полк, их там много». В три часа утра я оседлала своего Алкида и привела его к строю казаков; но как полковника тут еще не было, то я, привязав свою лошадь, пошла в ту залу, где собрались все офицеры. Множество молодых казачек пришли проводить своих мужей; я была свидетельницею трогательного зрелища. Щегров, бывший всегда при полковнике в походе, был с ним же и на Дону; его отец, мать, жена и три взрослые и прекрасные дочери пришли проводить его и еще раз проститься с ним. Умилительно было видеть, как сорокалетний казак, склонясь до земли, целовал ноги своего отца и матери, принимая их благословение, и после сам точно так же благословил дочерей своих, упавших к ногам его; обряд этого прощанья был совершенно нов для меня и сделал на душу мою самое горестное впечатление! «Вот, – думала я, – как должно расставаться детям с отцом и матерью! а я убежала! Вместо благословения неслись за мною упреки раздраженных родителей, а может быть... ужасная мысль!..» Погрузясь в эти печальные размышления, я не слыхала, как все уже вышли и зала сделалась пуста. Шорох позади меня пробудил мое внимание и извлек из горестных мечтаний очень неприятным образом; ко мне подкрадывалась одна из женщин полковницы: «А вы что ж стоите здесь одни, барышня? Друзья ваши на лошадях, и Алкид бегает по двору!» Это сказала она с видом и усмешкою истинного сатаны. Сердце мое вздрогнуло и облилось кровью; я поспешно ушла от мегеры! Казаки были уже в строю; близ них Алкид мой рыл землю копытом от нетерпения. Поспешая взять его, я встретила строгий взгляд полковника: «В вашем положении надобно всегда быть первым; для вас это необходимо, Александр Васильевич», – сказал он, выезжая перед фронт. Наконец обычное «справа по три» двинуло полк с места. Скоро опять раздалось: «Душа добрый конь!» Опять возобновились сцены прежней походной жизни; но я теперь уже не та; сделавшись старее несколькими месяцами, я стала смелее и не прихожу более в замешательство при всяком вопросе. Офицеры Атаманского полка, будучи образованнее других, замечают в обращении моем ту вежливость, которая служит признаком хорошего воспитания, и, оказывая мне уважение, ищут быть со мною вместе».

 *** *** ***

 

    В 1839 году в Типографии Н. Степанова вышла книга Н. Дуровой «Записки. Добавление к Девице – кавалеристу», в которой Дурова в небольшой заметке «Дон» уделяет место своим впечатлениям от увиденного ей быта казаков в Раздорской на Дону станице.

    «В чистых патриархальных нравах войска Донского, в его родной земле я находила самым благородным, что все их сотники, эсаулы и даже полковники не гнушались полевыми работами!.. С каким уважением смотрела я на этих доблестных воинов, поседевших в бранных подвигах, которых храбрость делала страшным их оружием, была оплотом государству, которому они служили, и делала честь земле, в которой родились! С каким уважением, говорю, смотрела я, как они сами возделывали эту землю: сами косили траву полей своих, сами сметывали ее в стога!.. Как благородно употребляют они время своего отдохновения от занятий воина!.. Как не отдать справедливости людям, которых вся жизнь от юности до могилы посвящена пользам или отечества, или своей семьи; как не отдать им преимущества пред теми, которые лучшее время жизни проводят, травя беззащитных зайцев и отдавая хлеб детей своих стае борзых собак! Как я теперь весела от утра до вечера!.. Воля – драгоценная воля! – кружит восторгами голову мою от раннего утра до позднего вечера! но как только раздастся мелодическое пение казаков, я погружалась в задумчивость, грусть налегает мне на сердце, я начинаю бояться странной роли в свете, начинаю страшиться будущего!.. Национальный напев казаков трогает, отзывается грустью, и сюжет песен их почти всегда трагическое происшествие, где главную роль играет душа добрый конь!.. и, разумеется, седло черкесское, уздечка шелковая, стремена позолочены!.. Второе лицо: молодой казак, тяжело раненный!.. Народные песни добрых казаков показывают воинское ремесло их и неиспорченность нравов; всегда воспеваемый герой, делая предсмертные поручения душе доброму коню, велит ему бежать стрелой к дому своей матери и говорить почти так же, как у малороссиян: Да як выйде к тоби да стара маты, Ой знай, коню, що и одвичаты. Уважение к родителям, безусловное повиновение воле их и заботливое попечение об них в старости служат отличительною чертою свойства обитателей Дона и несомненным доказательством чистоты их нравов».

***   ***   ***

 

    Как видно из повествования Н.А. Дуровой «Кавалерист – Девица. Происшествие в России», она в день своего семнадцатилетия (17 сентября 1806 года) сбежала из дома, и представившись Александром Васильевичем сыном дворянина пристала к казачьему полку, возвращавшемуся со службы из Вятской губернии на Дон, вышедшему в поход за два дня до ее побега, а именно 15 сентября 1806 года.

    Через некоторое время «поход продолжался более месяца» полк прибыл на Дон и был распущен по домам. А Дурова приняв предложение командира казачьего полка, прибыла в Раздорскую станицу, где остановилась в доме полковника. После короткого отдыха в начале 1807 года вместе с казачьим полком, отправившимся на службу прибыла в г. Гродно где была зачислена в состав в Конно-Польского полка, выдав себя за дворянина Александра Андреевича Соколова. Но читая произведение «Кавалерист-Девица. Происшествие в России» мы с вами должны учитывать, что воспоминания Дуровой не что иное как художественное произведение, а как в любом произведении в нем присутствует и художественный вымысел. А как молодая девушка оказалась в Раздорской на Дону станице, как сложилась дальнейшая ее судьба и что в книге вымысел, а что правда сейчас мы и попытаемся с вами разобраться.

    Но прежде всего нам надо выяснить, а кто, же такая Надежда Дурова? На этот вопрос мы находим ответ в изысканиях: Николая Николаевича Блинова – священника, педагога, этнографа, краеведа, одного из самых активных и заметных исследователей Вятской губернии и замечательной женщины, нашей с вами современницы Аллы Игоревны Бегуновой – члена Союза журналистов г. Москвы, автора научно-популярных и документальных книг о конном спорте и о русской военной истории, которую можно без сомнения назвать биографом Надежды Александровны Дуровой.

     Итак. Надежда Александровна Дурова родилась 17 сентября 1783 года от брака офицера пехотного полка, (он прослужил в конном Полтавском полку только полтора года и вышел в отставку) Андрея Васильевича Дурова с дочерью малороссийского (Украина) помещика Александровича, вышедшей за него против воли родителей. В 1789 году Андрей Дуров (отец) поступил на службу в город Сарапул Вятской губернии на место городничего. Восемнадцати лет отроду Надежда Дурова была выдана замуж за чиновника 14-го класса, дворянского заседателя нижнего земского суда Василия Степановича Чернова, 25 лет отроду. Венчание состоялось 25 октября 1801 года в Вознесенском соборе г. Сарапула. Сохранилась запись №44 в книге о регистрации брака Вознесенского собора: «Сарапульского земского суда дворянский заседатель 14-го класса Василий Степанович Чернов, 25 лет, понял[1] сарапульского городничего секунд-майора Андрея Дурова дочь девицу Надежду, 18 лет». Василий Чернов был из дворян, служил заседателем земского суда и получал оклад двести рублей в год.

     К сведению, земские суды контролировали дороги и мосты, проверяли торговлю на рынках, качество продукции, гири, занимались делами о наследстве, поимкой беглых, контролировали нищих, которые, между прочим, платили в казну налог. Исходя из этого, можно сделать вывод, что семья Черновых жила в достатке.

     В конце 1802 года в Вятскую губернию прибыл Донской ка­зачий майора Балабина 2-го полк, (командовал полком своего имени Степан Федорович Балабин казак Раздорской на Дону станицы), который был расквартирован в г. Сарапуле. Задачей полка было: «истребление всяко­го рода разбоев, воровства и грабежей, сохранение казенных лесов от самовольных порубок и пожогов, поимка всякого рода дезертиров и препровождение по Сибирскому тракту колодников...»[2]. По существующему в то время порядку офицеры полка, а их насчитывалось десять человек, были расквартированы по домам состоятельных жителей.

     В январе 1803 года в семье Черновых родился сын. Имеется запись о крещении 7 января 1803 года в Воскресенском соборе г. Сарапула сына Черновых Иоанна (Ивана). В 1804 году Василий Чернов получает новое назначение и вместе с семьей переезжает в город Ирбит.

     Из-за семейных ссор, рукоприкладства мужа и еще ряда неизвестных для нас причин Надежда Дурова в середине февраля 1806 года, когда муж был в командировке забрала сына которому в январе только исполнилось три года и уехала к отцу обратно в г. Сарапул, где жила на первом этаже садового дома, отдельно от семьи отца А.В. Дурова. Дальнейшая судьба ее мужа Василия Чернова не известна.

     К моменту возвращения в Сарапул Надежды Дуровой в городе продолжал нести службу Донской ка­зачий майора Балабина 2-го полк, который в середине сентября 1806 года после окончания несения службы в Вятской губернии выступил на Дон. И вот тут начинается самое интересное. Вместе с казачьим полком переодевшись в мундир донского казака, покинула дом отца и Надежда Дурова (которой 17 сентября исполнилось 23 года, а не 17 как она пишет в книге), представившись командиру полка, дворянским сыном 17 лет Александром Васильевичем Соколовым.

     Что двигало Надеждой Дуровой в тот момент желание служить на военном поприще, любовь к мужчине, поиск приключений или нечто иное навсегда останется для нас загадкой. Найти ответ на вопрос, почему 23 летняя женщина, оставив ребенка и отчий дом, облачившись в мужской костюм, ушла с казачьим полком, пытались многие известные историки и краеведы. Утвердительно ответить на этот вопрос невозможно по сей день. Но существует несколько версий объясняющих причины этого поступка Надежды Дуровой и практически все они связаны с казачьим полком, которым командовал наш земляк С.Ф. Балабин.

     Предлагаю вашему вниманию две основные и самые распространенные версии, изложенные еще протоиереем Николаем Николаевичем Бли­новым[3] первым биографом Надежды Андреевны Дуровой.

     Одна из них, более ранняя, была опуб­ликована в 1887 году: «...близко познакомилась с казачьим полковником. Когда он с отрядом вышел к своему полку, где у него была жена, Надежда Андреевна скрылась из Сарапула и, переодевшись в солдатское платье, поступила к нему ден­щиком-конюхом»[4]. Затем, годом позднее, Блинов внес некоторые уточнения в этот рассказ, где вместо полковника фигурировал не­кий есаул, «...сблизилась с казачьим есаулом... Когда казачий отряд выступил в 1806 году, Надежда Андреевна, оставив платье на берегу реки, в военной одежде отправилась вслед за есаулом под видом его денщика...».[5] В связи с тем, что побег Дуровой из отцовского дома непосредственно связан с казачьим полком, то естественно, что причиной этого побега мог быть кто-то из офицеров полка.

    Рассмотрим обе версии побега.

    Начнем со второй версии изложенной Н.Н. Блиновым в которой речь идет о молодом офицере в чине есаула. Надежда Андреевна: «сошлась с ним, отчего, очевид­но, и произошли те семейные несогласия, после которых она, переодевшись в казачий мундир, бежала из дома со сво­им возлюбленным»[6]. Намерения у них были серьезные, но родственники казака не одобрили его выбор, потому ей и пришлось уйти в армию. Формулярные списки офицеров и урядников Донского казачьего майора Балабина 2-го полка за 1803–1806 гг. со­хранились полностью. Есаулов в этом полку, состоявшем из пяти сотен, было всего два: Гаврила Ефремович Кичатов, из казачьих детей Войска Донского, 38-ми лет от роду, женатый, имеющий четырех детей, и Илья Михайлович Трофименко, из штаб-офицерских детей Войска Донского, тоже 38-ми лет от роду, тоже женатый, но имеющий одного сына.[7] Как видно из этих записей, ни тот, ни другой есаул по своим биографическим данным не подходит под описание Блинова, опубликованное в журнале «Исторический вест­ник». Однако, несмотря на то, что в полку было всего два есаула не стоит исключать и других офицеров полка.

     В первой версии фигурирует офицер в чине полковника. Со­гласно легенде Дурова «близко познакомилась с ним», хотя он и был женат. Когда полк уходил из Сарапула, то она, «пе­реодевшись в солдатское платье, поступила к нему денщи­ком-конюхом и под этой личиной жила потом в его доме на Дону»[8].

     Так как офицера в чине полковника в полку не было, а самым старшим по званию был командир полка майор С.Ф. Балабин, то из этой версии можно сделать вывод что Дурова ушла из дома вслед за С.Ф. Балабиным. Какие же отношения в действительности связывали ко­мандира казачьего полка С.Ф. Балабина и дочь сарапульского городничего Надежду Дурову, по мужу Чернову? Почему Балабин взял ее с собой на Дон и поселил в своем доме? Почему помог «дойти до мес­та, где стояли регулярные полки» и даже пытался по дороге устроить на службу в Брянский мушкетерский полк генера­ла Лидерса? Наконец, почему Надежда Андреевна в книге не назвала ни имени своего благодетеля, ни его фамилии, а лишь вскользь, рассказывая о его сыне, указала первую бук­ву фамилии: «повеса Б.»[9]? На эти вопросы нет ответов. Од­нако значительная роль, которую сыграл Степан Федорович Балабин в судьбе первой русской женщины-офицера, совер­шенно очевидна.

     Отдельно необходимо остановиться на семье Балабина, который был женат на дочери священника Домнике (Доминике, Домны) Васильевне. Вот как Дурова описывает ее своей книге: «Это была женщина средних лет, прекрасная собою, высокого роста, полная, с черными глазами, бровя­ми и волосами и смугловатым цветом лица. Свежие губы ее приятно улыбались всякий раз, когда она говорила». Балабин владел крепостными: 2 человека жили в его доме в станице Раздорской и 58 душ «мужска пола» – в деревне в Малороссии. У Балабиных было четверо детей: Филипп (р.о. 1785 г.), Федор (р.о. 1797 г.), Катерина (р.о. 1799 г.) и Василий (р.о. 1800 г.).

     О Филиппе Балабине сыне командира полка С.Ф. Балабина следует сказать отдельно, так как он вместе с отцом находился на службе в Вятской губернии и лично был знаком с Надеждой Дуровой, в 1806 году ему было отроду 21 год. Как видим знакомство Филиппа Балабина с Надеждой Дуровой, так и его отца продолжалось с 1802 года до весны 1807 года.

                            год рождения            возраст в 1802 г.              возраст в 1806 г.
Дурова Н.А.       17 сентября 1783 г.               19                                       23
Балабин С.Ф. (отец)   1759 г.                          43                                      47
Балабин Ф.С. (сын)    1785 г.                          17                                       21

     За время проведенное в Сарапуле майор Балабин конечно же бывал и не раз в доме городничего Дурова, видел и был знаком с его дочерью Надеждой. И вероятнее всего, Филипп Балабин (сын) также как и его отец, знал тайну превращения жены чиновника 14-го класса Надежды Андреевны Черновой, урожденной Дуровой, в дворянина Александра Васильевича Соколова (это имя Ду­рова взяла для себя, переодевшись в казачий мундир). Она же вполне добродушно относилась к его проделкам и в книге назвала Балабина – младшего шалуном. Похоже, они немало времени проводили в походах полка вместе.

Балабин Филипп Степанович р. ок. 1785 г. В службе казаком с 24 мая 1802 г. В полку майора Балабина 2-го с 26 августа 1802 г.: Вятская губерния. Урядником с 4 июня 1802 г.. 1806 г. вмес­те с отцом Филипп перешел в Атаманский полк и при­нял участие в походе в Восточную Пруссию. 1809 г. корнет лейб-гвардии Казачьего полка, впоследствии – поручик. Сра­жался с французами в 1812 году под Витебском, Смолен­ском, при Валутиной горе и на поле Бородина. Штабс-ротмистр Лейб-Гвардии Казачьего полка. Произведен в ротмистры 30 июня 1816 г. Умер 1 февраля 1818 года в возрасте 32 лет.

*** *** ***

     И здесь мне хотелось бы сделать небольшое отступление: Не задолго до «кавалерист – девицы» Надежды Дуровой прославилась и донская казачка Прасковья Куркина. По преданиям, зафиксированным в дореволюционных источниках, она была молодой симпатичной вдовой из станицы Нагавской и вела не очень строгий образ жизни. Однажды учинив пожар, она скрылась из станицы, переодевшись в мужскую одежду, (взяла лошадь и оружие - вероятно, оставшееся от супруга), и направилась на польскую войну (1792 г.). Выдав себя за мужчину «казака Куркина» Прасковья вступила в казачью сотню С.Ф. Балабина (что интересно опять Балабин) у которого была ординарцем. Участвовала в боях, была ранена, за неоднократные отличия получила чин урядника. Хотя остается сомнительным, как казаки ее не раскусили, ведь при первом же купании коней правда должна была открыться. Скорее всего, все, все знали, и помалкивали. Но воевала Прасковья храбро, была произведена в хорунжие, а потом и в сотники. После войны в 1794 году вернулась в станицу, и о прежних прегрешениях ее больше не вспоминали, весь Дон признал ее героиней.

     И вот тут возникает закономерный вопрос, отношения Балабина с Прасковьей Куркиной и отношения Балабина с Надеждой Дуровой, что это случайное совпадение или же закономерность?

     Но вернемся к Надежде Дуровой, а если быть точным Александру Соколову. Спустя месяц в середине октября казачий полк прибыл на Дон и после трех дневного смотра был распущен по домам. А дворянский сын Александр Соколов (Н. Дурова) отбыл вместе с командиром полка С.Ф. Балабиным в его родную Раздорскую на Дону станицу, где провел около двух с половиной месяцев под присмотром Балабиной Домны Васильевны жены командира полка. Сам С.Ф. Балабин отбыл в Черкасск и вернулся в станицу только после назначения его командиром Атаманского полка и за несколько дней до выхода полка в новый поход, который состоялся примерно в конце декабря 1806 – начале января 1807 года. Вместе с Атаманским полком в поход отправился сын командира полка С.Ф. Балабина – Филипп Балабин и Надежда Дурова (А. Соколов). Атаманский полк под командованием капитана Балабина 2-го прибыл в Гродно в конце января и, пробыв в городе всего два дня, ушел дальше, в Восточную Пруссию, где уже в первых числах февраля принял участие в действительных сражениях. Но те два дня, которые Атаманский полк провел в Гродно Дурова по ее, же воспоминаниям провела в забавах с сыном командира Атаманского полка Филиппом Балабиным. Во всяком случае, у нее описан эпизод в городе Любаре Гродненской губернии, где она с Филиппом была в гостях у двух монахов иезуитского монастыря. Святые отцы отли­чались невероятной толщиной. «Молодой казак давил себе нос и зажимал рот, чтобы не захохотать над странным видом двух своих чудовищ в рясах и вместе моим...». Вот такие отношения сложились у Н.А. Дуровой с семейством Балабиных.

     Проводив Атаманский полку Дурова осталась в Гродно, где прожила около месяца, прежде чем сделала окончательный выбор. 9 марта 1807 года она завербовалась под именем Александра Васильевича Соколова в Польский конный полк (другое название полка: Конно – Польский) рядовым дворянского звания – «товарищем». В формулярном списке Н. Дуровой значилось: «Дворянский сын Соколов Андрей Васильевич, семнадцати лет отроду, из Пермской губернии, Пермского же уезда, крестьян не имеющий, доказательств о дворянстве не представил. Рост небольшой всего два аршина и пять вершков (примерно 165 см.). Лицо смуглое, рябое, волосы русые, глаза карие. В службе находится с 1807 года марта 9-го дня. По российски читать и писать умеет. Под судом и в штрафах не бывал. Холост. Значится – в комплекте при полку».

     Как видим различие между повествованием и реальной биографией нашей героини очень большое. А дальше у А. Соколова (Н. Дуровой) была не менее интересная и насыщенная жизнь, о чем подробно в своих изысканиях «С любовью верой и отвагой», «Кавалерист – девица Н.А. Дурова в Елабуге» и «Надежда Дурова» изложила Алла Бегунова.